Семейный совет

Москва, Москва! Люблю тебя, как свой,
Как русский, как жилец полуподвала!
Скажи, кому хмельной напиток свой
От уст к устам, смеясь, ты не давала?
Кого не выдавала головой?
Кого ты каторге не предавала?
С кого за сор грошовых перемен
Не требовала жизни всей взамен?

Кого не мучила, не облыгала?
Кому с водой не предлагала яд?
Кого налогами не облагала?
Пред кем не предносила ты плеяд
Сомнительных, бесовского кагала?
Москва, все идолы твои таят
Обманный тлен, туманную движимость.
Они суть призраки. Одна кажимость.

Все вьется, льется, мельтешит, живет,
Все строится, все ластится, мостится.
На четырех ногах бежит живот.
Собачатся ответчик и истица.
Все марево и морок, и кивот,
Пред коим старушенция мостится:
Мосты и храмы... И высотный дом
Заявлен нагло городским прудом.

А деньги! Чуть мелькнул -- и нет червонца!
Еще с зелененькой и так, и сяк!
Все тает от полуденного солнца,
И где ты ищешь дверь -- как раз косяк.
В бокалах вмиг проглядывает донце,
И верности не много от присяг.
И чтоб понять вдруг на каком ты свете,
Ты должен утро посвятить газете.

Ах, все не так, как в добрый старый век! --
Вздохнете вы. Вы не вполне неправы.
Все так же вольно дышит человек --
Но ветр не вьет знамен минувшей славы.
Где времена, когда один Генсек
Бывало стоил эры и державы,
Когда одним лишь манием руки
Влиялось на прилавки и кроки!

А прочие изящные искусства!
Где Поль Сезанну! Где Ле-Корбюзье!
Ему, ему несли наплывы чувства
Пером, резцом, в граните, в бирюзе.
Ему, а не Кармен, красневшей густо,
Рыдали арии свои Хозе.
И он внимал всегда полноты сердца
С достоинством отца и самодержца.

И надо ж было выпасть, чтоб Жидков
Испортил эту чудную гармонью, --
Даря по телефону дураков,
Завел с Верховным ту же антимонью!
Он, правда, мигом выпал с облаков,
Нахмурился и нос навел гармонью,
Но было поздно: прозвучал приказ,
Назначивший уж место, день и час.

В глазах его тотчас же помутилось,
Над переносицей сошлись дома,
Поплыл в окно бульвар, как "Наутилус",
Он только чудом не сошел с ума,
Чело холодным потом осветилось,
В ушах стояли громные грома,
И он не помнил, как из дальних далей
Вдруг очутился перед теткой Валей.

-- Мерзавец! -- тихо молвила она. --
Сам расхлебаешь это, провокатор!
Я говорила -- я была умна, --
Что по ребенку плачет психиатор.
В такое время! Рубль кило пшена!
Да нас с тобой поместят в изолятор! --
Тут, лаконичный, словно Ежи Лец,
А.И. сказал, что он тут не жилец.

Но Фрак уговорил его остаться,
Сказав, что есть фальшивый документ,
С которым обыска не опасаться.
А.И. налег щекой на инструмент
И... Но вернемся к мукам святотатца,
В которого всего один момент
Вперяла Ольга жуткие зеницы,
Подстать ночному небу без зарницы.

И вот уж снова в Хлебном он, а как --
И сам не ведает. В квартиру впущен,
Стоит в прихожей бедняком -- бедняк,
Как будто в прорубь с берега опущен,
Мотает только слюни на кулак,
Хлеб пальцами крошит -- а он насущен.
Ждут Тетушку, но Тетушка в бегах:
Играет в вист иль ставит на бегах.


Уж он в Кривоарбатском тете Рафе
Кричит, изображая петуха.
Однако до нее -- как до жирафе --
Печально все же, что она глуха.
Но не глупа, брильянты держит в шкафе.
Какая, впрочем, лезет чепуха!
Бежать! Куда? Где тихая камора?
Везде переполох, везде Гоморра.

Уж он в Хамовниках, незнамо как,
Вблизи присноблаженного Николы
Со свечкой, купленной на четвертак...
И тут, совсем возьмися ниотколи,
Явись ему, читатель, ты, чудак
С изустным ароматом полироли --
И, допросив с пристрастьем о бегах,
Ну путаться в Антоновых ногах!

-- Куда же ты? -- На Хлебный! -- По пути нам! --
Читатель, посмотри, как он смущен!
-- А что на Хлебном? -- Тетушка! -- Идти нам! --
Решаешь, алкоголем, наущен,
Но прежде чем в прихожую войти нам,
В дверь ломишься и долго, поглощен,
Рассматриваешь виды в круглой щели...
Антон меж тем давно бродил без цели

В Замоскворечье. Заболев тоской,
Как птица, правда, вольный, словно птица,--
В волненье духа стал он над рекой,
Печально объявляя утопиться.
Кладет одежду и плывет Москвой,
Но не располагает торопиться
С уходом в завидное никуда
Холодная, блестящая вода.

Он вновь, дрожа, является на берег
В расплывчатую сферу фонаря,
Штаны напяливает без истерик,
Себя за нерешительность презря
И лязгая зубами, как холерик,
И Хлебный набирает. И не зря --
Там Тетушка, и родственнички, чтоб им! --
На шабаш собрались бесовским скопом.

Вошел и видит -- на него в упор
Воткнулись немигачие гляделки,
Что душ тут -- целый Пятницкого хор,
Ну точно -- ведьминские посиделки --
Во-первых, с Хомутовского весь двор,
Вся, во-вторых, квартира -- не безделки!
И только дверь еще открыл он -- вдруг
Из ассамблеи прянул трубный звук.

-- Явился, -- говорят, -- не запылился! --
Он растерялся. Он застыл в дверях.
Зачем не утонул, не застрелился?
Зачем не выпал в окна в фонарях?
Не взрезал вен, отравой не налился?
Избавился бы вмиг от передряг.
Теперь вот стой пред них среди собора,
Как вошь на стеклышке микроприбора.

И он стоит, бесчувствен, охлажден,
Безропотен, безнравствен, безнадежен.
И вдруг далекий голос слышит он,
Что восхищает, и глубок, и нежен, --
Тот звук был Стешенькою воскрылен.
И замер он, послушен, пусть мятежен,
Горней мелодии. О чистый тон!
"Сначала будет выслушан Антон!"

-- Пусть говорит! -- Кто знал, что этот нумер... --
Он начал и осекся. -- ... я не знал! --
Родился звук в груди его и умер,
Как зуммера прерывистый сигнал,
А впрочем, что там -- телефонный зуммер!
-- Да знаешь ты, что в том весь криминал,--
Сказал А.И. -- Звонками беспокоить! --
А Фрак добавил: "Криминал! И то ить!"

-- Да ты хоть узвонись! -- сказал А.И.
С физиономией бордово строгой. --
Остервени все прочие слои,
Но знаешь, брат, Кремля, тово, не трогай!
Не то все эти шуточки твои
Тебя такою повлекут дорогой,
Что... -- он махнул в отчаяньи рукой, --
Что... -- и опять махнул он ей в другой.

А Фрак добавил: "Да уж повлекли уж!"
И санный мастер молвил: "Привлекут!"
А Тетушка сказала: "Привлекли уж!
Устроили ну форменный ну суд --
Уж прям на дыбу уж поволокли уж --
Такую околесицу несут --
Всей этой вашей сессией иль радой,
Что прям за косяки держись -- не падай!"

Солоха вынула чертополох
С предлинной цветоножкой из-за уха
И молвила: "Пустой переполох!
И на старуху может быть проруха.
Я лично вижу для себя предлог
Чтоб кой-кому о нем шепнуть на ухо,
И утром завтра без обиняков
О нем с трибуны скажет Маленков.

Все мигом приутихли от такого
И высыпали в общий коридор.
Звоним туда, но нету Маленкова.
Солоху вовсе разобрал задор.
Она, промолвив: "Дело пустяково!", --
Давай звонить -- да все как на подбор:
"Лаврентий? Берия? Хрущев? Никита?"
Однако же кругом все волокита.

Тот болен, тот и вовсе не в духах,
У Кагановича на шее внуки,
У Эренбурга нет стопы в стихах,
У Молотова родовые муки.
Она звонить в союзы впопыхах.
Фадеев огорчился: "Это штуки...
Я, Санечка, советовал бы вам..."
И что советовать не знает сам.

Солоха трубку в стену: "Трусят черти!"
-- Как, трусят? -- Да и как не быть грешку!
Верховным все напуганы до смерти,
Оно понятно: рыльце-то в пушку...--
Но тут пошли такие круговерти,
Так сильно заломило всем башку,
Что даже кончилась глава. Ну, кстати ль?
Переходи уж и к другой, читатель!
Бердников Алексей. Стихотворения
Постоянная ссылка на это стихотворение:
Случайные стихотворения этого автора