Шекспир
Палили мы и немцы по нему
Столь тщательно, что вот -- убили лето.
Билл на обоих призывал чуму,
Отец его оставил без ответа, --
Нам это безразлично -- почему:
В окопе хлопнуло и смрадец вышел.
Что говорил Шекспир -- отец не слышал.
В болоте мы утюжили хвощи,
Три танка вперлись в ил, туда, где грязно,
И выйти им слабо, сиди -- свищи!
Кому тащить -- Жидкову, дело ясно.
Отец же: Кто загнал, тот сам тащи! --
С ним спорить, сами знаете, напрасно.
К расстрелу, проблядь, сукин сын, стервец!
-- Стреляйте! -- мрачно говорит отец, --
А только кто загнал -- тот сам и вынет! --
-- А как? -- Обыкновенно, тросом, как! --
-- А как как пушку грязью подзаклинит? --
-- Дурак, тащить же танк не носом, как? --
Однако, чувствуя, что танк загинет,
Помедли -- и не вызволишь никак --
И все, что делается, сикся-накся, --
Отец вдруг разупрямился и впрягся.
И тут же был представлен ко звезде,
Как выколупавший из грязи И-Сы.
Но ротный не спускал ему нигде:
Увы, и на войне свои кулисы!
И вот уж точно было быть беде.
Не помню -- на Днепре иль возле Тиссы,
Когда немецкий нас накрыл огонь,
То ротный по отцу открыл огонь.
Отец, естественно, слегка опешил,
Но удивляться до смерти не стал;
Во-первых, враг из миномета вешал,
И в воздухе вовсю гудел металл, --
А во-вторых, сообразив, что не жил
Еще как следует и что питал
К нему презренье враг, а не начальник, --
Начальнику он раскрошил хлебальник.
И тут же подведен был под расстрел
Военно-полевым судом без следствия.
Отец в том истины не усмотрел.
Он думал: Ничего себе, последствия!
Я, говорит, тонул и я горел,
А вот теперь -- расстрел! Какое бедствие!
Подумайте! -- просил их тугодум.
Его сатрапам было не до дум.
Они его решили ухайдокать,
На гибель обрекая целый мир.
Тем самым, словно вши, пошли б под ноготь
Сороки, псы и розы, и Шекспир!
И, верно, все б мы доставали локоть
И первым -- батальонный командир.
Но, появившись вовремя, последний
Изрядно подшутил над их обедней.
И в ротные беднягу произвел
И выгнал всех, кто только вздумал вякать.
А ночью вдруг мертвец к отцу пришел:
Кость битая, расстроенная мякоть.
Отец совсем в уныние пришел,
И было от чего: стал дождик плакать,
И, слякотью дороги развезя,
Ухабами испещрилась стезя.
Но рота ходко шла, как будто глиссер,
И словно подозрительный эфир --
Над ней висел усмешек мелкий бисер,
Чудесный смех отца -- всех чувствий пир,
И что с того, что день в такой хляби сер, --
С ним шли и псы, и розы, и Шекспир!
И сзади, как все мертвые, не потный,
За ними бодро увивался ротный.
Заметьте -- тяжких мыслей никаких
Не знал и не терпел отец чем дальше, --
Ведь даже смерть -- как отзвучавший стих --
И уж конечно -- стих, лишенный фальши, --
Как поцелуй... пусть "ароматы их
Соткали им из..." как? -- не помню дальше!
Не помню... или стойте... вспомню щас...
Но лишь с Жидковым-старшим распрощась!
Где ты, душа, исполненная солнца?
Где воздух горечью и кровью смят, --
Ты не смогла исчезнуть, расколоться,
Но превратилась в воздух, в аромат.
Ты бродишь карпом в холоде колодца,
И ведра полные тебе гремят.
Пью за тебя -- пусть трезвым или пьяным
Я обрету твой дух на дне стаканном!
Исполненная жизни смерть -- не смерть, --
Глубь бархатная, шелковая высь ли, --
Пес рыщет, рыжий, длинный, словно жердь.
Отец веселый, погруженный в мысли.
Сияет облачная коловерть,
Сверкающие купы к нам нависли, --
И умный пес, бесшумный, точно тишь, --
В зубах приносит умершую мышь...
Постоянная ссылка на это стихотворение: