Заключительная
Ну, тех, что собираешь по подписке
В своей квартире по месту прописки,
Покоя не даря себе на миг?
Тех, к коим, чуть увидел, уж приник,
Которые, не подвергая чистке,
Ты выстроил для совести очистки
В шкафу, что, как столь многие, безлик.
Ну, в том, на коем выставлены вазы?
Еще шепча: Все суета сует! --
Ты громоздишь на песнопенья сказы,
Которые пора снести в клозет...
Похвал в сем сердце не ищи -- их нет,
Страшусь тебя, бегу я, как заразы.
Какой в свой дом не тащишь ты заразы?
Я не имею здесь в виду их суть,
Хоть и она, благонадежен будь,
Являет редко перлы и алмазы.
Но повести, романы и рассказы
Меж пухлых строк своих скрывают жуть
Унылой болести какой-нибудь,
Какой томятся все еще Евразы.
Поверь -- печатный том есть род турбазы
Для молей, тараканов и клопов,
Животных, любящих сухие пазы
В твореньях корифеев и столпов.
Так если ты не моден, не хипов,
Не блазнись на Марго и Рюи-Блазы.
К чертям твои Марго и Рюи-Блазы!
Возьмем Аксенова -- какой в нем прок?
Хоть он в чужом отечестве -- пророк,
Подумаешь -- глоток карбоксилазы!
Нам эмигранты вовсе не указы:
Нам кажется, в них скрытый есть порок
Смотреть с тоской на кинутый порог,
На Питеры, Одессы и Кавказы.
На под Ельцом растасканный сенник,
На неколхозную копенку в поле,
На киселем залитый крупеник.
На выходцев России свежих боле...
Я не люблю "певцов народной боли",
Мне дорог лишь молчанья золотник
Полцарства за молчанья золотник!
Но Роберта молчанье стоит больше --
Уж царства целого размером Польши.
Да он не помолчит -- ведь он шутник!
К стопам Евгения бы я приник,
Чтоб он сидел над строчкой можно дольше...
А чудные стихи другой гастрольши?
Да ведь она души моей двойник!
Сей голос из Элизия изник,
И, в злейший час мой за него ратуя,
Люблю, друзья, его за красоту я!
Какая ложь, что стих у ней поник!
Его ахматовскому предпочту я.
Да что ж я вскрыл души моей гнойник?
Открою до конца души тайник,
Поведав, что люблю мою Татьяну
Любовью чистой, братней без изъяну --
Нежней, чем Антигону Полиник.
Какой прекрасный девственный родник
Ее поэзия! Пока не стану
Землей унылой, восхищаться стану.
Да где прочесть? Она не пишет книг...
Хоть книгами в Москве полны лабазы,
Но редко вижу книг моих друзей,
Иду в библиотеку, как в музей.
А те, кто напечатались лишь разы
Десятком строчек? Сколь их ни глазей --
Не выищешь, хоть закрывай музей!
Подамся в хрипуны и скалолазы.
В опальные поэты. Так верней
Найти аудиторью -- а без ней
Тоска и склочность лезет во все лазы.
Еще немного и скажу: Заразы!
А ну набрать меня да пожирней!
Уж бисерком попотчуем свиней,
Привыкших хряпать только хризопразы.
И разревусь, как не ревут белазы,
Но лишь одни белуги. Тяжело
Быть ясным, как оконное стекло,
За коим все огни овощебазы
Иль детский сад... дороги замело,
И скверным инеем покрылись вязы...
Когда везде сплошные неувязы --
В писательском и личном бытии...
Но самои нелегкости мои
Подчас дарят мне чистые экстазы,
И вспоминаю Тетушкины зразы,
Иль Царского певучие струи,
Иль давние Воронежа строи,
Или Жидкова-старшего проказы.
Во мне кипит и плещет как родник,
Куда-то вдруг уходят боль и морок.
Как светел я тогда без оговорок!
Творя эпохи двойственный дневник,
Я лишь дитя, которому под сорок
И тесен мне фуфайки воротник!
Как вора, я держу за воротник
Эпоху целую. Мне нет предела.
А равным образом мне нету дела,
Какою ворожбою я проник
В ее алмазный каторжный рудник,
В горячий гиблый кряж водораздела.
Ведь труд проходчика и рудодела
Со слов отца я знаю, не из книг.
Как сын отца, как выходец с Урала,
Я жесткости встречаю кайляком,
Трудом без судорог и без аврала.
Эпоху не размелешь языком.
И молвит мне гранитным языком:
Не надо в честь мою писать хорала!
Не надо в честь твою писать хорала?
Тогда, быть может, гимны? Я бы смог...
Как раз для гимнов эта мгла и смог...
А на мотив хоть Старого капрала!
Или венок сонетов магистрала
Столь вычурного, что спасай нас Бог!
Или эклогу закатать в сапог,
Да так, чтоб самого слеза пробрала!
Чтоб счел меня своим Санкт-Петерборх,
Чтоб был в Москве я проклят всенародно.
Соборно! Всенощно! Садогородно!
Чтоб ЦДЛ из недр меня исторг.
Да чтоб: "Ступай ты, брат, куда угодно!"
Мне молвил со щита Святой Георг.
Нет, я ему скажу: Святый Георг!
Москвы светлопрестольной покровитель!
Санкт-Петерборха брат и отравитель!
Чем гнать меня, веди уж сразу в морг.
А то еще есть Лондон и Нью-Йорк --
Загубленных талантов всех обитель, --
Так сразу не обидь, душегубитель,
А посылай в что далее -- Нью-Йорк.
Пускай я там над золотом исчахну,
Спаду с лица, с души от всех каторг,
Из коих горшая -- кликуш восторг.
Там, умерев, сенсацией запахну,
С единственным прозваньем на губах, ну
Чьим, если не твоим, Святой Георг?
С чьим, если не твоим, Святый Георг,
Чудесным именем, Москвы зиждитель,
Рассыплюсь в прах охальник и вредитель...
Да если б только я уста расторг
Мои поганые, сколь глаз расторг
На нас тотчас бы пораженный зритель!
Какой восторг, о мой благотворитель,
Ты внял бы вдруг -- изюм, а не восторг!
Хурма в себя столь сока не вобрала,
Сколь этих уст хвала, а и хула
Моя тебе столь радостно светла --
Как ток, в долину льющийся с Урала...
Нет, право, даже и моя хула
Курится наподобие хорала!
"Не надо мне ни Славься, ни хорала!"
Ах так! Изволите пренебрегать
Гортанью, что отнюдь не станет лгать,
Как бы цепная свора ни орала.
На цепь не дам перековать орала.
Не жрете и не стану предлагать.
Как странно, что изволят полагать
Себя превыше хора и хорала!
Ужли презревший истинный восторг,
Он над хоралом? Он хорала ниже:
Ему ведь не доступен и восторг,
Смотрите -- и глаза он держит ниже...
Ужели не его -- чьего-то ниже
Сужденья мой некупленный восторг?
Но Тетушка мне говорит: Восторг,
Когда он истин, -- сам себе награда.
Квартальной премии ему не надо,
Поскольку есть не просит он, восторг.
Вот аппетит племянника -- восторг,
Едва он воротится с променада,
"Существенного, Тетушка, бы надо!" --
Мясные блюда у нее -- восторг!
Ведь кухня Тетушкина -- род хорала,
Где отбивная тенором блажит,
Ей вторит глас борща, бас-генерала.
Сама стоит, да вдруг как побежит!
Да это у других всегда бежит.
Ни разу у нее не подгорало!
И стоит, стоит Тетушка хорала,
Я думаю, поболе, чем эпох
Идущий козам на потраву мох,
Чем все, кого когда-нибудь прибрала
Земля -- от стоика до аморала,
От всех, кто ловко бить умел под вздох,
До всех, кто, получив туда, подох --
От маршала до самого капрала.
От тигра, полосатого, как тик,
Грозы четвероногого бекона,
До жалкой истины на дне флакона.
...Равно же и тебя, Архистратиг,
Пронзающий крылатого дракона.
...Что почерпнешь и не читая книг!
Читатель, милый, очень любишь книг?
Какой в свой дом не тащишь ты заразы!
Не блазнись на Марго и Рюи-Блазы,
Мне дорог лишь молчанья золотник.
Да что ж я вскрыл души моей тайник...
Подамся в хрипуны и скалолазы,
Когда везде сплошные неувязы
И тесен мне фуфайки воротник.
Не надо в честь мою писать хорала...
Нет, я ему скажу: Святый Георг!
Спаду с лица, с души от всех каторг...
Не надо мне ни Славься, ни хорала...
На деньги я не продаю восторг
И на цепь не перекую орала.
Постоянная ссылка на это стихотворение: