Моллюск

Земная поверхность есть

признак того, что жить

в космосе разрешено,

поскольку здесь можно сесть,

встать, пройтись, потушить

лампу, взглянуть в окно.



Восемь других планет

считают, что эти как раз

выводы неверны,

и мы слышим их "нет!",

когда убивают нас

и когда мы больны.



Тем не менее я

существую, и мне,

искренне говоря,

в результате вполне

единственного бытия

дороже всего моря.



Хотя я не враг равнин,

друг ледниковых гряд,

ценитель пустынь и гор -

особенно Апеннин -

всего этого, говорят,

в космосе перебор.



Статус небесных тел

приобретаем за счет

рельефа. Но их рельеф

не плещет и не течет,

взгляду кладя предел,

его же преодолев.



Всякая жизнь под стать

ландшафту. Когда он сер,

сух, ограничен, тверд,

какой он может подать

умам и сердцам пример,

тем более - для аорт?



Когда вы стоите на

Сириусе - вокруг

бурое фантази

из щебня и валуна.

Это портит каблук

и не блестит вблизи.



У тел и у их небес

нету, как ни криви

пространство, иной среды.

"Многие жили без, -

заметил поэт, - любви,

но никто без воды".



Отсюда - мой сентимент.

И скорей, чем турист,

готовый нажать на спуск

камеры в тот момент,

когда ландшафт волнист,

во мне говорит моллюск.



Ему подпевает хор

хордовых, вторят пять

литров неголубой

крови: у мышц и пор

суши меня, как пядь,

отвоевал прибой.



Стоя на берегу

моря, морща чело,

присматриваясь к воде,

я радуюсь, что могу

разглядывать то, чего

в галактике нет нигде.



Моря состоят из волн -

странных вещей, чей вид

множественного числа,

брошенного на произвол,

был им раньше привит

всякого ремесла.



По существу, вода -

сумма своих частей,

которую каждый миг

меняет их чехарда;

и бредни ведомостей

усугубляет блик.



Определенье волны

заключено в самом

слове "волна". Оно,

отмеченное клеймом

взгляда со стороны,

им не закабалено.



В облике буквы "в"

явно дает гастроль

восьмерка - родная дочь

бесконечности, столь

свойственной синеве,

склянке чернил и проч.



Как форме, волне чужды

ромб, треугольник, куб,

всяческие углы.

В этом - прелесть воды.

В ней есть нечто от губ

с пеною вдоль скулы.



Склонностью пренебречь

смыслом, чья глубина

буквальна, морская даль

напоминает речь,

рваные письмена,

некоторым - скрижаль.



Именно потому,

узнавая в ней свой

почерк, певцы поют

рыхлую бахрому -

связки голосовой

или зрачка приют.



Заговори сама,

волна могла бы свести

слушателя своего

в одночасье с ума,

сказав ему: "я, прости,

не от мира сего".



Это, сдается мне,

было бы правдой. Сей -

удерживаем рукой;

в нем можно зайти к родне,

посмотреть Колизей,

произнести "на кой?".



Иначе с волной, чей шум,

смахивающий на "ура", -

шум, сумевший вобрать

"завтра", "сейчас", "вчера",

идущий из царства сумм, -

не занести в тетрадь.



Там, где прошлое плюс

будущее вдвоем

бьют баклуши, творя

настоящее, вкус

диктует массам объем.

И отсюда - моря.



Скорость по кличке "свет",

белый карлик, квазар

напоминают нерях;

то есть пожар, базар.

Материя же - эстет,

и ей лучше в морях.



Любое из них - скорей

слепок времени, чем

смесь катастрофы и

радости для ноздрей,

или - пир диадем,

где за столом - свои.



Собой превращая две

трети планеты в дно,

море - не лицедей.

Вещью на букву "в"

оно говорит: оно -

место не для людей.



Тем более если три

четверти. Для волны

суша - лишь эпизод,

а для рыбы внутри -

хуже глухой стены:

тот свет, кислород, азот.



При расшифровке "вода",

обнажив свою суть,

даст в профиль или в анфас

"бесконечность-о-да";

то есть, что мир отнюдь

создан не ради нас.



Не есть ли вообще тоска

по вечности и т. д.,

по ангельскому крылу -

инерция косяка,

в родной для него среде

уткнувшегося в скалу?



И не есть ли Земля

только посуда? Род

пиалы? И не есть ли мы,

пашущие поля,

танцующие фокстрот,

разновидность каймы?



Звезды кивнут: ага,

бордюр, оторочка, вязь

жизней, которых счет

зрения отродясь

от громокипящих га

моря не отвлечет.



Им виднее, как знать.

В сущности, их накал

в космосе объясним

недостатком зеркал;

это легче понять,

чем примириться с ним.



Но и моря, в свой черед,

обращены лицом

вовсе не к нам, но вверх,

ценя их, наоборот,

как выдуманной слепцом

азбуки фейерверк.



Оказываясь в западне

или же когда мы

никому не нужны,

мы видим моря вовне,

больше беря взаймы,

чем наяву должны.



В облике многих вод,

бегущих на нас, рябя,

встающих там на дыбы,

мнится свобода от

всего, от самих себя,

не говоря - судьбы.



Если вообще она

существует - и спор

об этом сильней в глуши -

она не одушевлена,

так как морской простор

шире, чем ширь души.



Сворачивая шапито,

грустно думать о том,

что бывшее, скажем, мной,

воздух хватая ртом,

превратившись в ничто,

не сделается волной.



Но ежели вы чуть-чуть

мизантроп, лиходей,

то вам, подтянув кушак,

приятно, подставив ей,

этой свободе, грудь,

сделать к ней лишний шаг.



1994



* Опубликовано в сб. "В окрестностях Атлантиды" ("Пушкинский фонд",

С-Пб., 1995) под заглавием "Моллюск". В СИБ идентичный текст озаглавлен

"Тритон". - С. В.
Бродский Иосиф. Стихотворения
Постоянная ссылка на это стихотворение:
Случайные стихотворения этого автора