Я жил в одной стране...

Я жил в одной стране...
С. Гондлевский


1



Неужели хвалиться нечем? Нитка, пяльцы, канва, игла.
В ненаглядной Европе вечер, а в России и вовсе мгла.

В двух шагах разыгралось море. И стакан на столе вверх дном,
будто лодочки на просторе сером, северном, ледяном.

Сколько бедного, злого неба молча смотрит в твое окно,
столько ненависти и гнева в море зябком погребено,

и священник, крестясь, зевает. И смотрителя маяка
после рюмки одолевает рыбой пахнущая тоска.

И волна выдыхает "не-ет" перед тем, как уйти в туман,
где ярится и цепенеет остывающий океан.


2



По кому колокольчик плачет? Кто - беспечный, с цветком в руке
затевал карнавал незрячий в темнокаменном городке?

Пусть роняет ошметки дыма ясный месяц, летящий вниз,
награждая Иеронима, возрождая его эскиз.

Барабанные перепонки... хриплый голос, недобрый глаз...
Дьяволице и дьяволенку хорошо в этот поздний час.

Но звезда за звездой погасла. Все слепые ушли домой,
потянуло прогорклым маслом, одиночеством и тюрьмой -

просыпайся на всякий случай, недовольный и неживой,
вдруг остался цветок пахучий на истоптанной мостовой.


3



Заоконный ли свет заочный или снег оловянных туч
в человеческий град непрочный добавляет непрочный луч.

И опять, замерев в испуге, пришепетывая во сне,
сочиняющий книгу вьюги повернется лицом к стене.

Был он другом воды и праха, был он гостем, а стал врагом.
Отнимался язык от страха в тесном теле недорогом.

Смелость, истина, горечь, зрелость. Триумфальная ночь черна.
Кровь безрукая перегрелась, притираясь к изгибам сна,

переулкам, трубам, подвалам, осторожным каналам, где
пленка нефти живым металлом растекается по воде.


4



Всякий возраст чему-то учит, разворачиваясь впотьмах
детской астмой, лиловой тучей, чудным заревом в небесах,

и тогда набирает скорость жизнь, оставшаяся в долгу,
превращая смолистый хворост в серый пепел на берегу

безвоздушного океана, - солью к соли, уста в уста,
Побережья ледком сковало, чтоб украдкой сошла с холста

тень длиной не в одно столетье - и, сжимая в руках печать,
дожидалась тебя до третьей стражи, требовала молчать -

и ловила, и целовала, и протягивала весло -
но усталому солевару не забыть свое ремесло. ***

Давай за радость узнаванья, как завещал один поэт,
пусть Аргус щерится, зевая, в вельвет застиранный одет.
Зима долга, и пир непрочен, в пыли тисненые тома,
и к сердцу тянутся с обочин прохладноглазые дома.

Ответь, дыханьем пальцы грея, что город выверен и тих,
с тех пор, как пробудилось зренье у трилобитов молодых.
Земля влажна, а в небе сухо, но там готовится одна
для осязания и слуха непоправимая весна.

И я родимой стороною бродил, ухваченный на крюк,
где ночью белою, двойною мой сводный брат и нежный друг
перемогается в ухмылке, дождем к булыжнику примят,
покуда ножницы и вилки в суме брезентовой гремят.

Всей силой скорбного сознанья он помнит, бедный звездочет,
что сон прохожего созданья горючим маревом течет,
и проникает, и бормочет, валдайской песенкой звеня,
но оправдания не хочет ни от тебя, ни от меня.

Да и зачем оно, откуда в руке свинцовый карандаш?
Ты за один намек на чудо всю жизнь с охотою отдашь,
и птица в руки не дается, и вера светлым пузырьком
в сердечный клапан молча бьется в скрещении дорог ночном.
Кенжеев Бахыт. Стихотворения
Постоянная ссылка на это стихотворение:
Случайные стихотворения этого автора